*  *  *
Прикоснись ко мне
моя смерть

мне тебя не хватает среди живых

голод ли ты вожделение
небольшой ли врожденный порок правого желудочка
или сдавленный выдох в детской кровати

кто создал тебя? —

назвал такой чёрно-белой худой
сухой с острым криком не изо рта — отовсюду
раскрытого жирной смолой орхидеи
в черной короне искр над жёсткими прядями
в простой небрежно выношенной одежде
в угольных пятнах пуговиц

прикоснись ко мне своим клекотом
ты можешь теперь сказать что ты — насекомая птица
на ломких лапках в лиловом песке
над обрывом речки-слюдянки

тонко и цепко возьми мою руку

растворяясь в близости проговори
всю сыпучую дрожь мою
над изголовьем призрака песен и сумерек страсти
в соломе моих человечьих отростков бешенства
из мертвого кратера чувств

с катетером в левом предплечье —

кем бы ты ни была
коснись почерневших кончиков пальцев
не распустившихся перьями

горстью ладана своего

кистью запаха.

Music: Both Flanks by Small Colin (Entry, 2016, Rec72), CC BY 4.0.
Image: Natalia Gudchenko (Instagram @nataligud72)

Прикоснись ко мне...

*  *  *
Лети как дети Черный Лебедь
ползи словно в прорубь Черная Мамба

начало любого письма — испарина на алюминии

гирлянды гроздей успеха вывязаны на спицах аллюзий
на ветвящихся побегах сладкого блеска —
искони до правды всех духовников
до самой честной истины маркетологов

но жилки выпущены пауками боязни
и тревога взвывает даже оттуда где слишком пусто —

мне нужно сейчас угомонить тонкий слух
прижать-притаить на груди летний белый клубок
как песчинку

неся в тополиные гнезда только ветки и перья

—

березовый латекс
всегда слишком едок слишком белес

в разрывах земель пополам на тысячи вредных крупиц
в тяжелом сороканедельном тепле тошноте покаянии
всех святых понимая осколками —
но героически битых колом сестриц валериановых:

вложить / воспитать / обозначить

вогнать теплый и воображаемый шприц
в лапы елейно раздвинутой до чулок цвета хаки стране
в тринадцатый месяц заполошных чертей и апостолов

пузырясь по прямому надрезу
на коричнево-серой коре —

снулые мутные капли

.

замах культи крыла без удара обрубка лапы —
лишь только пуховый провал выжженного аналоя
и без чувств без сомнений-сородичей со ржавой мольбой

скорлупа опадает бинтами

не в скрюченном памятью сейчас на шкале обрыва
не в этом бумажном болиголове не в книжной избе
под небом испещренном строками вездесущего аспида терний —

вся моя трехголовая прорва растет — не сопротивляясь

но — белому сквозящему цвету
тела горячего мрамора

и в зелени
наживую — здесь.

Music: Motherlode by Kevin MacLeod (https://incompetech.filmmusic.io/song/4083-motherlode), CC BY 4.0
Source images: Freepik.com

Тринадцатый месяц

Тяжелые бусы

*  *  *
Я давно хотел тебе рассказать
о тридцатилетнем парне окольцованном Сибирью

во всех порывах — и поры и пепел

эта страна замешана на двоичных мерцающих числах
этот лабиринт устроен в сусальной осенней выдумке
это могущество растёт цепочкой ноотропных сетей
в поиске утраченных мамонтов —

год созидания в кружеве перфоленты

мы приплывали с ним туда
как гугеноты в Рим на деревянном паровозе
встречая серьёзных стеклянных девушек
со змеями волос с ряской глаз с коленками

этот мой оловянный приятель
зачем-то писал и писал на билетике то самое имя —
один раз, другой, третий —
как прекрасный дурак с исключительным взглядом
в своем ниспосланном духами бубенцов письме

я вспоминаю окно
в которое нужно было высунувшись курить
воодушевившись до тошноты всем Серебряным веком —
горьким кофе сигаретами и чифирем —
чтобы утром сдать нерифмованный текст
и сказать exegi monumentum от меня ничего не зависит

леди мой свои нежные руки

я теперь всегда вспоминаю окно
которое через 15 лет и 7 месяцев стало таким
что я до сих пор не могу войти в эту комнату — дважды

липкий запах чая впитал все миры крючкотворства
все хитрые вещи которые мы скурили под Russian Dance
притопывая босыми ногами на костях мыльной оперы
где-то за сценой ритуально заснеженной площади идолов
воображая себя . африканами
сиренами сумерек с бродячих островов

все что есть живого родного — голым на стол мечи
пусть выпадает из малахитовой пыли чужеземная «двойка»
но остановкой для нас пусть станет старая Башня
пусть янтарь — один раз

снег и камень

этот мир придуман стоящим на четырех собачьих лапах
в переплетениях венчального лавра — на путях перевода
за два пятака на тот берег в уютной долбленке

ведь для кого-то память — как финский нож
она на автореверсе воспроизводит
мордобой двух теней двух ковбоев
бьющихся в каменном створе открытых ворот
на поминках той чье имя нельзя говорить
без сломанных пальцев

ох Ваня Ваня...

я растворю материнский брусничный сок
в слезах вчерашнего гренадера Алеши
из леса явившегося кровосмесительной связью девочке Маше
чтобы выписать на шершавой кальке своим красным бисером
на просвет . в сполохах искр по краям кремня памяти
на ее голых стелах выше всех непокорных голов
те же кофейные пятна — водяным знаком ее качества
как водится тяжелыми вилами

—

ночью все кошки спасаются морфием
превращаясь в мраморный символ Египта
с тенью пальмовой ветви на стенах поющих пещер —
каким медным зеркалом
ты направляешь свет вглубь гробниц звероящеров?

.

мне тепло
милый дедушка —
я родился в крещенской луже.

Music: «Музыка для кинофильма», Йод (2004).

Sviatoslav Odarenko